ЗИНЗИВЕР № 7 (27), 2011

Послесловие
 
О "Маргиналиях" Алексея Давыденкова

Не стало человека, которого я знал с 1969 года, когда мы поступали в ленинградский Педвуз.
За такой срок узнаешь о человеке все или ничего. Могу сказать, что иные его сны я знаю подробнее, чем свои. Сказываются годы разговоров в кочегарке. Это был еще не Союз писателей, а как бы союз читателей.
То, что А. Д. пишет прозу, стало для меня открытием. Он был необыкновенный, увлеченный самим текстом, рассказчик. Он умел пересказать смысл, а не события. Так "Сагу о Есте Берлинге" Сельмы Лагерлеф он пересказывал из вечера в вечер — как о себе. Потом я пытался перечитать, в исполнение А. Д. это было намного интереснее.

Пафос этой книги не в цитировке и читательских штудиях. Это маргинальное (маргинал — человек пограничного состояния, человек на краю) вписывание себя в Текст: беглые записи на полях вдруг становятся главным. Позже появились другие персонажи: друзья-собеседники, подруги, инициалы, прохожие, но основные герои этих записок — мысли.
Возможно, А. Д. — писатель катакомбного типа, когда прозаик рождается в уединении из комментатора какого-то важного мета-текста. Такое бывало в сообществах переписчиков Библии, — свои намеки, ссылки, понятные своему кругу шутки. Но вдруг, по мере накопления маргиналий, они вырываются из самиздата, из "второй культуры" в "первую". Наверное, тут помогла классика и сама включенность в текст, — параллельные стали пересекаться не по Евклиду.
Вряд ли это было просто цитировкой и поиском мудрости. А. Д. хотел не только вразумления и комментариев, но некоторого противоречащего текущей жизни над-смысла. Это давало эффект инсайта, взгляда в себя. Домашняя филология превращалась в экзистенциальную критику бытия. А. Д. сделал это своим субъективным жанром.
В последнее время любое событие обрастало у него тысячью интересных, значимых подробностей — это была мистика в быту: потерялась трость в лесу, терялась и сверхобычно находилась в разных местах серебряная стопочка, подаренная поэтессой Олей Бешенковской...
Получалось, как у М. Фриша: "Человек что-то испытал, теперь он ищет историю того, что он испытал".
То же самое хорошо умел делать Х. Борхес: сочиненный тобой текст может оказаться отрывком из "Дон Кихота".
По-моему, Алексей Давыденков так стал прозаиком, оставаясь поэтом.
Матрицей этого положения является одно его стихотворение — "На скамейке возле Инженерного замка читаю в дождь знаменитого поэта эпохи Тан":

Зеленая скамеечка цепная
И розового пластика, как парус,
Над ней навес. Как странно я сижу.
Я лишь присел перелистать Ван Вэя.

Тут дождь — и мне не встать. Легко колеблем
На крашенных цепях (как кот ученый),
Могу читать: хоть в этом обретенье
Тех связей, что отрезаны дождем.

Это идеально актуализированный временем и местом момент, когда читаешь другого, как самого себя. И свидетельство, что действительно в иные времена чтение было биографией писателя, или, по словам Бродского: "...качество рассказа зависит не от сюжета, а от того, что за чем идет".

Июль, 2011
Б. Григорин,
Союз Писателей СПб