Критика
Евгения Доброва. «Чай»: стихотворения —
М.: «Шанс», «Русский Двор», 2010
М.: «Шанс», «Русский Двор», 2010
Есть у пользователей социальных сетей такое популярное выражение: «Мой уютный бложик». Вот и небольшой сборник стихотворений Евгении Добровой можно охарактеризовать этим словом — уютный. Здесь все на своем месте, тонко и со вкусом, начиная от обложки, на которой воспроизведен характерный орнамент с чайных пачек, и заканчивая расположением стихотворений. Вся эта книга — как чаепитие, спокойное, доброжелательное, не раздражающее многословием и не напрягающее тяжелыми паузами.
Доброва более известна как прозаик, менее — как критик, и уж совсем невелико число тех, кто в курсе, что она еще и пишет стихи. Между тем, ее поэзия — явление не просто любопытное, но и серьезное. Рискуя навлечь на себя гнев автора, я все же скажу, что стихотворные тексты Добровой ничуть не уступают ее прозе (хотя сравнивать жанры — довольно сомнительное занятие). Дело в том, что эти стихи не желательно рассматривать отдельно — они во многом являются продолжением прозы, или ответвлением от нее. Вот, к примеру, стихотворение «Туфли»:
Доброва более известна как прозаик, менее — как критик, и уж совсем невелико число тех, кто в курсе, что она еще и пишет стихи. Между тем, ее поэзия — явление не просто любопытное, но и серьезное. Рискуя навлечь на себя гнев автора, я все же скажу, что стихотворные тексты Добровой ничуть не уступают ее прозе (хотя сравнивать жанры — довольно сомнительное занятие). Дело в том, что эти стихи не желательно рассматривать отдельно — они во многом являются продолжением прозы, или ответвлением от нее. Вот, к примеру, стихотворение «Туфли»:
О, как долго меня не было дома!
Подхожу и вижу издалека:
горят наши окна.
Липа и клен, скамейка у клумбы — все те же.
Хлопает дверь, замок сыплет ржавчиной.
Вот я в прихожей.
Кошка вышла встречать, трется о пуфик холщовый.
Я снимаю пальто.
Разуваюсь.
Ставлю на место ботинки.
Рядом с ними, в углу,
в обувном каре у порога —
новые, ни разу еще не надетые
черные туфли сорокового размера
источают
едва уловимый
дух породистой кожи,
блестят лакировкой
при свете старинного бра.
— Пётр, это твои? Тебе в школу купили? —
спросила младшего брата.
— Это дедушкины, — на ходу сказал Петька
и убежал по своим петьским делам.
«Туфли... — подумала я. — Значит, туфли...
Зачем ему туфли, когда он восемь лет не встает...»
Подхожу и вижу издалека:
горят наши окна.
Липа и клен, скамейка у клумбы — все те же.
Хлопает дверь, замок сыплет ржавчиной.
Вот я в прихожей.
Кошка вышла встречать, трется о пуфик холщовый.
Я снимаю пальто.
Разуваюсь.
Ставлю на место ботинки.
Рядом с ними, в углу,
в обувном каре у порога —
новые, ни разу еще не надетые
черные туфли сорокового размера
источают
едва уловимый
дух породистой кожи,
блестят лакировкой
при свете старинного бра.
— Пётр, это твои? Тебе в школу купили? —
спросила младшего брата.
— Это дедушкины, — на ходу сказал Петька
и убежал по своим петьским делам.
«Туфли... — подумала я. — Значит, туфли...
Зачем ему туфли, когда он восемь лет не встает...»
Обратите внимание — насколько изящно выхвачен фрагмент жизни, какая точность в описании деталей! Это, конечно, стихи прозаика. Но — стихи. В данном сборнике вообще преобладают верлибры. И это дополнительный повод похвалить Доброву. Сейчас верлибры пишут все, кому не лень, — от моднючих столичных авторов до сельских участковых. В результате мы имеем тенденцию, когда любой, наскоро записанный бред, поданный под «актуальным» соусом, принято считать поэзией. И потому всякий раз удивляешься, обнаружив вдруг не просто вменяемые и грамотные, но и пронзительные верлибры, которые не так-то легко выкинуть из головы. А в голове обычно застревает либо откровенная пошлятина, либо что-то настоящее. Не сомневаясь ни секунды, отношу ко второй категории многие стихи из сборника «Чай», который перечитывал несколько раз еще до того, как решил написать рецензию. Толчком к написанию послужило как раз «застрявшее» в моем сознании стихотворение «Загс и морг»:
Каждый раз,
когда иду от Сухаревки домой
и сворачиваю с проспекта
у загса, —
душит дьявольский хохот:
наверное,
нигде больше загс и морг
не соседствуют так близко.
Идея захватила,
и однажды
я стала мерить расстояние
в шагах.
Оказалось —
семьдесят пять.
Да два бреха собаки.
Да ворон одиннадцать карканий.
когда иду от Сухаревки домой
и сворачиваю с проспекта
у загса, —
душит дьявольский хохот:
наверное,
нигде больше загс и морг
не соседствуют так близко.
Идея захватила,
и однажды
я стала мерить расстояние
в шагах.
Оказалось —
семьдесят пять.
Да два бреха собаки.
Да ворон одиннадцать карканий.
Здесь уже больше от поэта, чем от прозаика. Но согласитесь, это стихотворение стоит того, чтобы процитировать его целиком, как и предыдущее. Во всех этих строках присутствует едва уловимая грусть, а местами и отчаяние, несмотря даже на декларативный сарказм лиргероини. Но в этом нет и не может быть никакого противоречия, все как раз очень логично. Истинная поэзия — это всегда недосказанность, неопределенность, сложнейший ребус, который автор разгадывает на протяжении всего творческого пути.
В книгу вошли тексты, написанные Добровой с 1995-го по 2010 год, то есть за 16 лет жизни. Но все они настолько ровные и интонационно схожие, что, кажется, созданы за очень краткий период. Есть тут и силлабо-тоника. В том числе и на «чайную» тему. Как в прямом —
В книгу вошли тексты, написанные Добровой с 1995-го по 2010 год, то есть за 16 лет жизни. Но все они настолько ровные и интонационно схожие, что, кажется, созданы за очень краткий период. Есть тут и силлабо-тоника. В том числе и на «чайную» тему. Как в прямом —
Приходи к чаю, мама,
выбирай пряник самый
расписной-резной,
будь со мной... —
выбирай пряник самый
расписной-резной,
будь со мной... —
так и в переносном смысле:
Умоляю, оставьте мальчишке хоть сотню на чай!
Суд присяжных небесный, увидите, это зачтет.
Суд присяжных небесный, увидите, это зачтет.
Жаль, что нельзя оставить на чай самому автору — обидится еще...
Игорь ПАНИН