ЗИНЗИВЕР № 12 (44), 2012

Вечером Лешина бабушка хотела проводить ребят на семичасовой автобус, но Гриша сказал, что не надо, как-никак обоим скоро уже четырнадцать, скоро паспорт дадут, так что беспокоится нечего. Тем более что Лешина тетя жила в Боровичах рядом с автобусной станцией.
Бабушку удалось убедить, и ребята пошли на остановку одни. Она находилась среди полей, в двух километрах от деревни Сельцо, где они гостили, и в километре от деревни Закарасенье, что с другой стороны дороги. Откуда у деревни взялось такое название, никто объяснить не мог: ни в реке, ни в озере караси не водились. К семи часам друзья уже были на остановке, однако обещанный автобус опаздывал. Расписание было и на стене автостанции, и на табличке возле остановки, но это ничего не значило. Автобусы ходили каждые два-три часа, независимо от него. Мобильники, ни Гришин, ни Лешкин здесь не ловили, однако ими можно было пользоваться как часами. Пошел снег, мелкая редкая снежная крупа, и чтобы не замерзнуть, ребята решили развести на обочине костер. Дров вокруг было много — дорогу от полей отделяла лесополоса: березы, осины, ольха и ива. Часть деревьев уже сбросила листья и сквозь полосу можно было видеть поля и на горизонте дома Закарасенья.
У Гриши была с собой книжка — «Таинственный остров», старая, полурассыпавшася, найденная на одной из полок в деревенском доме. Ребята вырвали несколько прочитанных страниц, скомкали их и запихнули под собранные ветки. «Дедушка этого бы не одобрил, — подумал Гриша, — но у нас другого выхода нет». С костром пришлось повозиться: сначала спички гасли, не успев поджечь бумагу, затем она вся прогорела, но не зажгла костер, и пришлось снова вырвать страницы. В конце концов, ветки занялись, и оставалось только подбрасывать новые. Тем временем стемнело, и снег перестал.
Когда Гриша в очередной раз отправился за дровами, через канаву к лесополосе, увидел, что в поле неподалеку кто-то есть. Темные силуэты, мерцающие огоньки. Ему стало страшно. Забыв о дровах, он рванул назад, но, перепрыгивая канаву, поскользнулся и чуть не разметал костер.
— Осторожнее, — сказал Леха, — ты чего?
— Там кто-то… — прошептал Гриша, словно этот кто-то, находящийся далеко в поле, мог его услышать, — какие-то звери.
Вдвоем они отошли чуть в сторону от костра, чтобы отблески пламени, падающие на деревья, не мешали рассмотреть, что же за ними. Неясные тени, парные желтые огоньки.
— Вдруг это волки, — Лешка теперь тоже говорил шепотом.
— Волков здесь нет, — успокоил его или себя Гриша, — твоя бабушка говорила. Уже давно нет. Может, собаки?
— Надо быть ближе к костру, они огня боятся.
Ребята встали около костра, так что пламя теперь находилось между ними и существами в лесу. Но в этот момент страх вновь нахлынул на Гришу: «кто-то» был не только в поле, но и на дороге. Мало того, этот «кто-то на дороге» приближался. Но вскоре стало ясно — по дороге идет не зверь, а человек. Здоровенный дядька, в куртке и резиновых сапогах, с большим лицом, наполовину замотанным шарфом.
Дети поздоровались, дядька кивнул в ответ, скинул рюкзак и протянул к пламени руки.
— Здесь, — сказал Гриша, — рядом, кажется, волки.
— А вы и боитесь? — дядька усмехнулся.
— Немного побаиваемся, — ответил Леха.
Дядька кашлянул, затем спокойно произнес:
— Зря. Они вас не тронут. Вы сами-то как здесь оказались?
— Мы из Сельца, — сказал Лешка, — автобус не пришел, вот и ждем.
— Чего-то не помню таких смелых пацанов в Сельце.
— Мы у бабушки были. Екатерины Юрьевны. На каникулы приезжали.
— Так вы Катины внуки. А вы знаете ее брата. — Дядька снова кашлянул, — Рафаила.
— Я не внук, — сказал Гриша, — это Леха внук.
— А Гриша со мной в одном классе учится, — добавил Лешка.
Что до Рафаила, то Лешина бабушка лишь рассказывала о нем. Говорила, что брат колдун и у него черный глаз. В общем, сглазить может. Но Гриша вместо того, чтобы ответить, что Рафаила лично он не знает, но слышал о нем, снова спросил:
— А почему вы говорите, что волки нас не тронут?
— Это не обычные волки. Вам Катерина про Рафаила что-нибудь рассказывала?
— Якобы он колдун, — сказал Гриша.
— Правильно. Так вот, была вчера в Закарасенье свадьба. Колька Батон на Татьяне Коневой женился. Всех позвали, а Рафаила испугались. Дескать, зачем Рафаила звать, он и так никуда не ходит. А ведь могли хотя бы зайти и пригласить. Так вот, Батон венчаться в церкви, что у вас в поселке, хотел, да не вышло. Когда свадьба из деревни выехала, все волками и стали.
Гриша, хотя и не верил дядькиной истории, снова почувствовал на спине мурашки.
— Вы шутите, — сказал Лешка.
— Ни капли, — спокойно ответил дядька, — машины до сих пор там стоят. Весь поселок на свадьбу пошел. Точнее, не дошел. Никого больше не осталось.
В этот момент порыв ветра донес рокот мотора, и вскоре фары вывернувшего из-за поворота автобуса высветили опушку леса. Волков на ней не было. Никого не было.
— Я с вами, ребята, не поеду, — сказал дядька, — мне в другую сторону.
Затем он полез в рюкзак и достал обеими руками двойную горсть конфет. Его руки, сложенные вместе, были не меньше лопаты, что стояла у бабушки в коридоре.
— Вот, малыши, вам гостинец в дорогу, чтобы веселей ехать было, — сказал он, — подставляйте карманы.
— Спасибо, — ответил Леха, — но мы уже не малыши.
— Для меня вы все малыши. Берите, не стесняйтесь.
Автобус остановился, открыл переднюю дверь прямо напротив костра, и Гриша с Лешей оказались в теплом салоне, подсвеченном огнями над креслами. Сквозь стекло Гриша увидел, как дядька машет рукой, и помахал в ответ.
Через пару минут дети уже сидели в креслах и ели конфеты. Это были Гришины любимые, шоколадные пирамидки, которые родители называли трюфелями.
— Ты поверил про колдуна? — сказал Леха, разглядывая фантик. — Смотри, Санкт-Петербургская фабрика.
— Не очень. Но волки-то откуда?
— Может, это собаки были. Бродячие.
А Гриша вдруг подумал, что если скажем, дядька не просто так пугал и в деревне никого не осталось, то кто же он сам? Ответ напрашивался сам собой: Рафаил. Тем более, что верхней половиной лица и глазами он очень был похож на Лешкину бабушку. И почему в Закарасенье не горело ни одного огня: ведь оно находилось прямо за полем? Но Гриша не очень верил в оборотней.
Леха уплетал конфеты одну за другой.
— А если Рафаил колдун, — подумал Гриша вслух, — то и конфеты могут быть заколдованными. Кто много их ест, может стать волком.
Он представил, что у Лехи, как это обычно бывает в кино про оборотней, лицо покрывается волосами, вытягивается, и руки становятся когтистыми лапами. Нет, не получается…
— Прикольно было бы стать волками, — сказал Леха, и изобразил волчий рык.
— Ты не похож на волка, — сказал Гриша, — скорее на поросенка. И не рычишь, а хрюкаешь.
Леха не обиделся, а рассмеялся.
— Попробуй ты теперь.
— Я мало конфет съел.
В этот момент тренькнул Лешкин мобильник.
Леша вытащил его из кармана и посмотрел на экран.
— О, есть связь. Смс пришла. Тетка уже мне звонила.
Пока он говорил с тетей Валей, объясняя, что автобус задержался, и что они еще едут, и встречать их не надо, Гриша достал остатки «Таинственного острова» и попытался читать. Ему не давали сосредоточиться звуки, говорили все пассажиры, и в салоне стоял гул. А строчки слипались, превращаясь в невообразимую рябь. Помимо этого, в автобусе гадко пахло бензином, к этому запаху примешивался запах куры от тетки на переднем сиденье, а от ее сумки несло луком, мандаринами и ванилью. Гришу чуть не стошнило. К счастью, автобус остановился и открыл двери.
Гриша выскочил в темноту, на свежий воздух. Он совсем не удивился, что, пока выпрыгивал из дверей, начал превращаться. Когда автобус тронулся, Гриша уже стал волком. Что-то побудило его бежать назад, в сторону остановки, от которой они отъехали на несколько километров. Но для волка это не расстояние. Вот уже и огоньки костра.
И тут он увидел тех, кто его напугал полчаса тому назад. Темные, почти черные звери, запах которых означал одно — опасность. Они перегородили дорогу, окружили Гришу с флангов. Но на этот раз Гриша не боялся. Он приготовился драться. Он был предельно собран, и знал, что еще секунда, и первый из волков бросится на него.
Но вдруг ситуация изменилась. Напряжение исчезло. Поджав хвосты, звери отступили. Гриша обернулся и увидел за спиной того самого дядьку, что угощал конфетами на остановке. И сейчас позади был деревенский дом, крыльцо, теплый свет фонаря возле дороги.
— Ой, — сказал Гриша, — как же Лешка, автобус?..
— Этот автобус уже давно ушел, — Рафаил улыбнулся и открыл дверь, — Заходи.
Ни в комнате, ни на кухне у Рафаила не было ничего особенного. Обычная старая мебель, несколько полок с книгами, стол с голубой клеенкой, на которой были нарисованы фрукты, и даже телевизор в углу. Везде очень чисто. Печь такая же, как у Лешиной бабушки, рядом с печью на веревке связки сушеных трав. Но и в этом не было ничего особенного — Лешина бабушка тоже собирала и сушила травы. В печи горел огонь.
— Садись, выпей чаю, — сказал Рафаил.
Он достал из шкафчика вазу с конфетами, китайский чайник с нарисованными драконами, и такие же чашки. Затем включил электрический чайник, точно такой же, как дома у самого Гриши. И вкус чая Грише показался знакомым: мята, смородиновый лист — именно так заваривал чай Гришин дед.
— Ну и скажи мне, чего же ты хочешь? — вдруг спросил Рафаил.
Гриша понял, что этот вопрос не касается того, чего он хочет к чаю, не касается даже его близких и обыденных желаний, каких-то вещей от нового велосипеда до нового компьютера. Он понял, что Рафаил спрашивает не об этом. Гриша хотел, чтобы не умирали мама и папа, бабушки и дедушка, но это было неизбежно и тоже не могло быть его желанием.
— Что я хочу… — повторил Гриша.
Рафаил тем временем куда-то вышел, оставив мальчика одного. В минуты серьезных раздумий Грише требовалось что-нибудь крутить в руках, работа пальцами словно направляла мысли в нужную сторону. Но сейчас их просто не было. Гриша взял фантик и начал складывать из него кораблик. «Сложится, значит все получится…». Кораблик по крайней мере получился. Он поплыл по голубому морю клеенки, между яблочными, грушевыми и виноградными островами. Гриша представил это море, и его даже качнуло на первой волне…
— Гриха, мы приехали, — услышал он Лешкин голос, — все уже вышли.
Гриша понял, что находится в салоне автобуса, двери которого открыты. Под ногами, на рюкзаке валялась раскрытая книга.
— Ты тоже спал?— спросил Гриша, когда они вышли из автобуса и направились к тетиному дому.
— Спал…
— И тебе что-нибудь снилось?
— Ничего… — Леха задумался, — кажется ничего.
— А мне снилось, будто бы я в волка превратился, и был в гостях у колдуна этого. Рафаила.
— Прикольно.
Лешкина тетя основательно подготовилась к приезду гостей. Она, наверное, вообразила, что у бабушки в деревне совсем не было ничего вкусного. Суп, котлеты, колбаса, салат такой, салат сякой — в итоге дети съели десятую часть того, что было приготовлено, и уже были сыты.
Когда подошла очередь чая, Гриша вспомнил о конфетах.
— А мы с собой тоже кое-чего привезли, — сказал Гриша.
Он пошел к куртке, вытряхнул из карманов десяток конфет, носовой платок. несколько скомканных фантиков и вдруг увидел… Одни из фантиков был сложен в форме кораблика. Это был именно тот кораблик, что он складывал в гостях у Рафаила.

Утомительное дело ждать звонка. Сосед по парте Макс зевал каждую вторую минуту. Зевота заразна. И Гриша тоже начал зевать. Затем полез в парту и обнаружил выдранную кем-то из книги страницу. «Мой дядя самых честных правил…» — прочитал Гриша.
Знаменитую поэму Пушкина проходили в старших классах, но Гриша уже был с ней знаком. Не потому что любил поэзию. На прошлой неделе один из гостей дедушки, а у деда на кухне часто собирались гости, читал матерную пародию на «Онегина». Все кухонные разговоры легко просачивались сквозь стену в Гришину комнату, и обычно он их воспринимал как фон, однако поэму стал слушать. А утром зашел к деду в комнату и спросил о вчерашних стихах. Дед ответил, что все это были взрослые глупости, не предназначенные для детских ушей, и вместо пародии продекламировал наизусть десяток первых строф настоящего «Онегина». Затем он достал с полки один из синих томиков и протянул Грише.
Книга читалась легко. Гриша создал в воображении потрет Евгения, он был похож на одного из дедовых студентов, тощего, не очень любезного юношу, который, здороваясь с Гришей, протягивал кончики пальцев и обращался на «вы». Среди студентов был также и Ленский, розовощекий, слегка заикающийся парень, больше похожий на старшеклассника чем на студента. Татьяна и Ольга не имели прототипов и были весьма схематичны — просто девицы из книжки. Отношения между героями были Грише скучны, намного интереснее, например, описание дуэли, там где

Устройство огнестрельного оружия со времен царя Гороха и до наших дней занимало Гришу гораздо больше, чем вся эта поэзия. Он хорошо представлял поле, прозрачный березовый лес и двух сходящихся дуэлянтов. На эти представления, возможно, повлияли фильмы, потому что дуэлянты, которых он воображал, уже не были похожи на дедовых студентов: один — на Пушкина, в котелке и с бакенбардами, а другой — на профессора Мориарти из сериала про Шерлока Холмса.
— Оух, — Макс откинулся на спинку сиденья и, не прикрывая рот, снова широко зевнул.
Хоть плюй туда. Гриша подумал о двух воронах из анекдота, который показывают на пальцах двух рук:
Первая ворона (обращаясь ко второй): Скажи кар!
Вторая ворона (широко раскрывая клюв): Карр!
Первая ворона: Тьфу, тьфу, тьфу! (плюет в раскрытый клюв второй, затем хохочет, разинув собственный клюв).
Тогда вторая ворона плюет в раскрытый клюв первой.
И так далее…
То ли слово ворона срифмовалось в сознании Гриши с воронкой, то ли форма птичьего клюва навела на шкодную мысль, но Гриша скрутил найденный в парте листок в форму воронки и стал ждать, когда Макс снова зевнет. Макс зевнул, и воронка, скрученная Гришей, очень удачно вошла ему в рот.
Макс с вытаращенными глазами закрутил головой. Края воронки торчали из его рта. Те, кто сидел на соседних партах, начали давиться от смеха. Увидела Макса и Лариса-крыса. Точнее, Лариса Николаевна.
— Максимов, ты что?
— Ничего… — Макс, наконец, вынул воронку, — вот дурак-то.
Последнее было обращено к Грише.
— Дай это мне сейчас же! — приказала Лариса.
Макс развернул листок и протянул учительнице. Та брезгливо, двумя пальцами взяла его.
— Это же Пушкин! Дмитриев, встань! Откуда ты это вырвал?
— В парте… был… — ответил Гриша.
— Ты хочешь сказать, что нашел это листок в парте?.. Покажи-ка мне свой рюкзак.
В рюкзаке у Гриши помимо учебников и тетрадей лежал самодельный, уже почти не игрушечный, заряженный пистолет — поджига: рукоять была вырезана из дерева, а ствол представлял собой трубку, заклепанную с одного конца и заполненную порохом, тайно извлеченным из охотничьих патронов Максова отца. В открытый конец трубки был вставлен пыж и свинцовая пуля. В трубке сбоку была высверлена дырка, чтобы этот порох поджечь. Испытание оружия было назначено после уроков.
— Вы не имеете права досматривать мое личное имущество, — заявил Гриша.
— Тогда собирай свое личное имущество и марш из класса!
Гриша не возражал. Бессмысленно объяснять, что бережное отношение к книгам было семейным правилом, и только в случае крайней необходимости Гриша стал бы выдергивать страницы. Такая необходимость случилась, например, недавней осенью, когда они с Лехой разводили костер страницами «Таинственного острова». Но это уже совсем другая история. Да и сам «капитан» был уже в полумертвом, рассыпанном по листочкам состоянии.
— Приведешь родителей! — крикнула вдогонку Лариса.
«Пушкин — …уюшкин!». Гриша вдруг представил, как она ест листы бумаги один за другим, чавкая и пуская слюну. «Подавись своим Пушкиным!»
Настоящий Пушкин был нормальным веселым парнем, не зря лицеисты его обезьяной дразнили. Если бы он сидел рядом с Максом, то тоже бы запихнул ему в рот такую же воронку. Кого они там проходили на «лит-ре»? Ломоносова, Державина вроде бы… Вот Державина бы и запихнул. А потом бы еще и радовался: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» — последние слова были одной из многочисленных присказок Гришиного деда.
Гриша так увлекся размышлениями, что не заметил, как за его спиной тихо открылась дверь, и в коридор из пустого класса вышел директор. Тот некоторое время наблюдал за мальчиком, затем произнес.
— Так, молодой человек, гуляем, значит.
Гриша вздрогнул от неожиданности и обернулся. Почему-то он не боялся директора, пожилого, седоволосого, похожего на льва, учителя математики. Грише нравился слегка ироничный, но при этом доброжелательный тон, с которым директор обращался к ученикам. Да и по математике у Гриши была твердая пятерка.
— Здравствуйте.
— С чего это вдруг вы, Дмитриев, в коридоре во время урока?
— Меня выгнали, — отрапортовал Гриша.
— И чем же вы разгневали Ларису Николаевну?
— Я был изгнан за глумление над классиком.
— За что?
— Я Пушкиным Максимову рот заткнул.
— Кем?
— Мне из тетради листок вырывать не хотелось, а этот в парте лежал. Ну, я свернул из него воронку и вставил Максимову в рот.
— Нда… Тяжелый случай. А зачем?
— Он зевал.
— Так, — директор задумался, — и каким же стихотворением?
— Началом из «Онегина». Кто-то страницу в парте оставил.
Грише было наплевать, что подумает Лариска, но совсем не хотелось, чтобы директор, также как и она, подозревал Гришу в вырывании листов из книги ради забавы.
— А не рановато ли вы Онегина проходите? — сказал директор.
— Мы и не проходим. Я дома читал, — ответил Гриша, — так, случайно. А листок в парте старшеклассники оставили.
— Тебе, значит, Пушкин нравится?
— Не очень. Мне больше Бунин нравится.
— Ого. Ну и что тебе у Бунина нравится?
На самом деле Грише нравилось только одно стихотворение Бунина. Гриша его также узнал от деда. Это случилось летом, когда они отдыхали на Черном море. Стихотворение завораживало жуткими непонятными словами, а когда дед объяснил, что они значат, стало еще более красивым.
— Стихотворение про Крым, — сказал Гриша, — обрыв Яйлы. Как руки фурий, торчит над бездною из скал, колючий, искривленный бурей, сухой и звонкий астрагал…
Дальше, про орленка и василиска, Гриша наизусть не помнил.
— У меня дедушка поэт, — объяснил Гриша.
— Тогда все ясно. И ты тоже стихи пишешь? — спросил директор.
— Нет, я только прозу. Роман.
Гриша смутился. Они на пару с Максом действительно писали фантастический роман под названием «Тайна Черного камня». Первая тетрадь уже была почти закончена и даже проиллюстрирована, но сюжет еще только начинал развиваться.
— Любопытно. Покажешь, когда напишешь?
— Угу, — сказал Гриша.
— Ладно, — сказал директор, — раз тебя наказали, хоть не шляйся по коридору. Сиди вон в холле на скамейке и думай о смысле жизни.
До звонка оставались считанные минуты. Гриша расположился на скамейке. Но думать о смысле жизни не стал. Поджига в портфеле вновь завладела его сознанием. Жаль, что Макса не выгнали. Можно было бы пойти на улицу и испытать. Он представил, как поднимает пистолет и целится во врага, лицо которого похоже то на лицо профессора Мориарти, то на лицо тощего студента, то на лицо Черта, парня из старшего класса, не раз обижавшего Гришу, то на лицо Ларисы-крысы. Вот она падает на колени и просит прощения. В последнем случае он опускает пистолет и говорит, как Жан Рено в фильме «Леон»: «В женщин и детей не стреляю». Но встает с коленей уже не она, а зловещий Дантес-Мориарти, который выхватывает из кармана пистолет и наводит на Гришу. Гриша жмет на курок.
Вместо выстрела раздался звон. Такой оглушительный, что содрогнулась вся школа. За ним последовали топот, хлопки дверей, и гомон десятков детских голосов. Поток учеников заполнил коридор, а затем и холл.
Из потока двое направились прямо к Грише. Это были Макс и Лешка.
— Ну, ты все-таки и дурак! — сказал Макс.
— Макс, прости, — покаялся Гриша, — ты так варежку разевал, что просто невозможно было устоять.
— Все равно прикольно получилось. — Леха засмеялся, — а как ты сказал… «не имеете права досматривать личное имущество».
— Представляешь, если бы она пистолет нашла…
— Ну что, идем…
Из школы они вышли уже впятером. Добавились две девчонки, подруги Машка и Ната. К Наташе, большеглазой, темноволосой, вполне сложившейся барышне, проявляла интерес почти вся мужская половина класса. Правда, половиной ее было назвать трудно — девочек в классе было втрое больше.
Они миновали квартал и остановились на пустыре под Гришиным домом, мусорном поле, покрытом снегом. В некоторых местах он сошел, и сверху пустырь напоминал увеличенную кору старых берез, растущих по его дальнему краю.
— Пойдем туда, Леха указал на деревья, — там можно мишень повесить.
— Зачем, — возразил Гриша, — здесь должна быть куча досок. Я ее из окна видел.
Они нашли рейку высотой около полутора метров и воткнули ее в снег. Затем Гриша поставил рюкзак, раскрыл его и достал вырезанную из твердого картона мишень — ухмыляющееся лицо Дантеса-Мориарти и кнопками закрепил его.
— Придется стрелять в лицо, раз тела нет.
— Кинем жребий, — сказал Макс.
В изготовлении оружия Макс и Гриша принимали равное участие, поэтому оба имели равное право на первый выстрел. Девчонки тем временем отошли в сторону и говорили о чем-то своем.
— Орел — Макс, — Леха полез в карман за монетой, — решка — Гриха.
Выпала решка. Гриша достал оружие. Нужно было чиркнуть коробком о спичку, примотанную изолентой к стволу, она поджигала серу от спичек на полке, а та, в свою очередь, через дырочку пороховой заряд.
Гриша чиркнул коробком и, когда спичка загорелась, прицелился в Дантеса-Мориарти. Он вдруг представил себе всю предыдущую сцену: белую перчатку, брошенную этому злодею в лицо, и его гнусную ухмылку на предложение извиниться. Макс и Леха были секундантами, Машка врачом, а Ната, естественно, той, кого пытался соблазнить злодей. Из-за нее Гриша вызвал на дуэль этого гада.
Огонек зашипел, запрыгал над оружием. Затем грохнуло. Пистолет вырвало из руки и отбросило в сторону. Гриша почувствовал, как что-то больно ударило в бок. Дантес-Мориарти продолжал нагло ухмыляться.
— Промазал, — произнес Гриша.
Он увидел под ногами разорванный, развернутый цветком ствол пистолета. Деревянная ручка валялась где-то в стороне.
Боль в боку нарастала, становилась нестерпимой. Он сунул руку под куртку, дотронулся до рубахи. Когда он вытащил руку, она была в крови.
— Ой, — сказала Наташа.
Гриша испугался. Но ему хватило сил не выпустить наружу свой страх.
— Кажется, меня ранило.
Он задрал куртку, боль обожгла тело и в этот момент заверещала Машка. Ее резкий крик опрокинул Гришу.

Река шумела за спиной, шумела вокруг. Дантес продолжал ухмыляться. Он склонился над Гришей, и белое пятно его лица заполнило туманом все пространство. Затем из глубины медленно выплыл огромный светящийся шар. Гриша слышал обрывки разговоров, видел лица в белых масках, которые кружились вокруг пылающего шара. Неожиданно маленькой темной рыбкой перед его взором промелькнул некий предмет, и ровный спокойный голос произнес: «Вот она, злодейка, что хотела лишить вас жизни. Теперь опасность уже позади. Но знаете, дорогой Александр Сергеевич, все это вам придется переписать…».

Эта история начинается с простых и бесспорных утверждений. Весной прилетают с Юга птицы. Они пересекают залив и останавливаются на отдых неподалеку от Лахты, в болотах Юнтоловского заказника. Весной Гришина мастерская, а правильнее — большой жилой дом на самом краю поселка, возле этих болот, заполняется гостями. Они, как и птицы, чаще всего приезжают с Юга. На этот раз гостями были: собрат по кисти Майкл и три девушки: две из Словакии, одна — из Белоруссии. Сам Майкл хотя и жил в Питере, здесь, в Лахте, также считался гостем. В понедельник было солнечно и тепло, Гришина жена, Лина, утром уехала на работу, Петька, их сын, отправился в школу, а Гриша повез друзей к морю. Незадолго до этого он прочитал в какой-то газете, что самые чистые городские пляжи находятся в Кронштадте. Недостроенная дамба превратила остров Котлин в полуостров, на карте похожий на мотыгу: ручка — линия дамбы, один конец, обращенный к Неве, город, другой — кладбище, огороды, форт Шанец.
Дорога на пляж тянулась вдоль кладбища и садоводства, затем ныряла под старинный земляной вал и упиралась прямо в форт. Точнее, в железные решетчатые ворота и забор. А по правую руку, вдоль дороги, за измятыми морским ветром деревьями находился пляж.
Через полчаса Гриша и его гости уже были на пляже. Они оставили Таракашку Кэт под кустами возле дороги, а к морю отправились пешком.
Таракашкой Кэт звали машину, Фольксваген-поло, на котором они приехали из города. В Гришиной семье было принято именовать машины, прошлая, девятка, называлась Ласточкой. Потом Ласточку продали, и следующую Лина, не посоветовавшись с Гришей, назвала Кэт и даже прилепила на боковое заднее стекло полупрозрачную кошачью мордочку. А Гриша сразу окрестил машину Таракашкой.
«Тоже мне, придумал, — сказала жена, когда он предложил это имя, — я бы обиделась!»
«Нечего тут обижаться, — ответил Гриша, — тараканы очень быстрые, юркие и ловкие насекомые. Это вполне соответствует качествам машины. А ненависть и брезгливость человека к тараканам происходит лишь оттого, что люди и тараканы являются конкурентами в одной среде обитания. Они мешают друг другу как коммунальные соседи, и вообще, таракан — весьма красивое насекомое, ничуть не хуже какого-нибудь жука».
«Жуки — это другое семейство», — вяло возразила Лина.
Но в итоге у машины появились имя и фамилия — Таракашка Кэт.
Гриша оставил ботинки в салоне — песок был рыхлый и теплый, вполне пригодный для ходьбы босиком, но гости не последовали его примеру — они собирались на форт, а там всякое могло попасть под ноги. И Гриша, засучив штаны и по щиколотку утопая в песке, повел их за собой. Песок перемежался пластами полусгнившего тростника, полосами облизанных морем камней и уже почти неотличимых от природных камней, кирпичей, микролагунами с вялой, в зеленых прожилках водорослей, водой Маркизовой лужи — здесь это прозвище казалось особенно очевидным: далеко, метрах в ста от берега, маячила одинокая фигура какого-то безумного купальщика, зашедшего лишь по пояс. Форт находился справа, его серые каменно-бетонные стены отвесно поднимались над морем.
Когда-то пляж и форт разделяла колючая проволока на деревянных столбах. Столбы покосились, проволоку погрызли дожди и ветер, а немногие выжившие железные лианы укоренились в пляжном песке. Около бывших заграждений Гриша остановился и сел на бревно возле плоского, похожего на стол, камня.
— Вам теперь до стены и наверх, — сказал он, — а я здесь останусь. Я слово дал.
— Что такое слово? — спросила Яна, девушка из Словакии.
— Слово. Честное. Я пообещал, что больше не зайду на этот форт.
Гости попросили объяснить, и Грише пришлось рассказывать долгую, и, на его собственный взгляд, довольно скучную историю своей первой прогулки по этим местам. Тогда, два года тому назад, форт уже не был грозной военной базой, а наоборот, представлял собой прекрасную иллюстрацию победы пацифизма над воинственностью — серые бетонные конструкции, зелено-ржавые, похожие на осенние листья тополя, военные машины и орудия утопали в зарослях самых различных цветов — барбариса, сирени и прочих неизвестных Грише кустарников. В широком смысле, это была победа природы над цивилизацией. Деревья и трава росли повсюду, даже на башне, бывшем маяке, на самом верху, где когда-то был фонарь, где постоянно дует ветер, развевая волосы, заостряя черты лица, и днем от яркого света приходится щуриться, потому что вокруг никаких преград — везде море, и в нем с одной стороны точки — корабли и вертикальная черточка — маяк Толбухин, с другой, словно черепаха — форт Тотлебен, с третьей — побережье, дамба, а с четвертой, под ногами — Кронштадт и за ним, вдали, на самом горизонте — Питер.
Тогда Гриша тоже был с друзьями, они облазили весь форт, сфотографировались под цветущей вишней, и возвращались назад уже не по пляжу, а по асфальтовой дороге, заканчивающейся ржавыми воротами, решетки которых украшали некогда красные, а теперь такие же ржавые пятиконечные звезды. Сбоку к воротам прилепилась деревянная небольшая сторожка. И, когда до выхода оставалось около ста шагов, из ее дверей навстречу вышла странная разноцветная компания — две женщины средних лет в купальных лифчиках и джинсах, со старинными винтовками за спиной и в окружении собак различных размеров и пород: от большого и пушистого дворянина до болонки. «Это нас арестовывать идут», — пошутил один из Гришиных друзей. Однако «охранники» повели себя весьма дружелюбно: собаки даже не залаяли на пришельцев, а женщины никого не арестовали, правда, потребовали от Гриши, как старшего, честного слова, что больше он со своими друзьями здесь гулять не будет, поскольку форт — особо охраняемый секретный военный объект, отсутствие же забора объясняется отсутствием у государства денег на новую колючую проволоку, и добавили также, что в качестве штрафа, то есть наказания, кому-либо из Гришиных друзей стоило бы взять одного из щенят.
— От щенят мы отказались, — закончил Гриша, — а вот честное слово дали. С той поры я не могу зайти на форт, а вы, разумеется, можете.
Он достал из полиэтиленового пакета блокнот и авторучку, словно собираясь нечто нарисовать или записать о том, как фигурки его друзей удаляются, теряя детали, наконец, обнаружив разлом или лестницу в каменной стене — издалека не видно, поднимаются наверх и исчезают за деревьями. Затем он нашел себе другое занятие: прогулялся до берега, отломил от заграждения несколько кусочков ржавой колючей проволоки, и принялся делать из них фигурки различных животных. Вскоре на камне появился целый проволочный зоопарк — от паука до жирафа. Гриша расставил их полукругом и перевел взгляд на море.
Далеко, на камнях, сидели чайки. А по берегу, что-то выискивая в гнилом тростнике, ходили две вороны. «Здесь они мирно сосуществуют», — Гриша вспомнил, как прошлым летом на южном берегу озера Ильмень они с Линой наблюдали взаимоотношения этих двух видов птиц. Там была серая галька, ярко-зеленая трава и валуны — группами и поодиночке. «Васнецовский пейзаж, — сказала Лина, — только трех богатырей не хватает». Над ними, несмотря на жару, висели низкие облака, под которыми, словно куски рваной бумаги, носимой ветром, летали чайки. Ильменьские чайки были белее питерских, да и занимались они традиционным для чаек промыслом — ловили рыбу, а не выискивали съедобный мусор. Но вдруг откуда-то с берега налетели вороны, черные, крикливые, эдакие птичьи бандиты. Тактика их нападений была довольно изощренной: одна ворона ждала, когда чайка поймает рыбу и поднимется в воздух, затем атаковала ее, пытаясь сшибить и вырвать добычу, а вторая тем временем подлетала снизу, чтобы подхватить выпавшую из клюва чайки рыбу. К счастью, ворон было меньше, и не вся рыба доставалась им. А потом, ближе к сумеркам, весь этот крикливый «птичий базар» куда-то исчез, и небо заняли ласточки.
Одинокий купальщик, здоровенный краснокожий дядька, давно уже вернулся на сушу, и сидел на цветной подстилке возле самого берега, метрах в тридцати от Гриши, спиной к нему и лицом к морю. Или это был уже другой купальщик. Гриша не заметил, когда он появился. Дядька, словно почувствовав Гришин взгляд, повернулся и помахал рукой. На самом деле этот жест предназначался женщине и двум мальчишкам, появившимся на тропинке за Гришиной спиной.
— Толя, чего ты сидишь?.. — перекрикивая слабый голос моря, позвала женщина, — мы там уже все разложили!
Мальчики тем временем подошли к Грише и, не стесняясь, принялись рассматривать его творения. Старший, на вид ему было около двенадцати, спросил:
— А что это у вас?
— Сувениры, — серьезно ответил Гриша, — военные животные. Сейчас туристы пойдут, я их продавать буду.
— Здесь туристов то не бывает.
— Бывают. Вот этот пять баксов стоит. — Гриша дотронулся пальцем до железного паука. — А этот всадник десять.
— Я таких знаешь, сколько могу понаделать, — сказал младший, обращаясь уже не к Грише, а к своему спутнику.
— Понаделать всякий может, — усмехнулся Гриша, — а вот продать — трудно.
Тем временем подошел и купальщик с цветным полотенцем в руке.
— Папа, смотри, дяденька колючки продает.
Он то ли удивлено, то ли укоризненно покачал головой и, взяв младшего за руку, повел куда-то за Гришину спину, скорее всего на полянку среди ивовых кустов, где «все уже было разложено». Старший отправился следом. Гриша представил бутерброды на салфетках, пластиковые стаканчики, бутылки с лимонадом, пивом, обернулся — и представленная им картина материализовалась. Только вместо пива было вино. «Пора бы и нам… Впрочем, вообразив собственную трапезу, голод не утолишь».
Гриша раскрыл блокнот и принялся рассматривать вчерашние собственные записи. Читать было трудно: белая бумага даже на северном солнце слепила глаза, ветер бросал на страницы песок, и песчинки превращали одни буквы в другие, изменяя слова. Гриша представил себе такую книгу: книгу, переписанную песком.
Его размышления прервали голоса — возвращались друзья. Яна, высокая, с развевающимися во все стороны дредами, громко рассказывала о чем-то. Она говорила по-русски, но с довольно сильным акцентом. Гриша отложил блокнот и встал.
— Hey, mister, miss, come here, please!* — закричал он и принялся махать рукой. Его подмывало обернуться и посмотреть на реакцию сидящей сзади семьи, но он сдержался и продолжил свои зазывания: — these are unique war souvenirs! Very cheap! Exclusive!**
Когда друзья подошли, Гриша, понизив голос почти до шепота, объяснил:
— Майкл, я тут со скуки бесплатный цирк устроил. Подыграйте, пожалуйста. Ты гид, остальные — туристы. Яна, достань доллары и сделай вид, что покупаешь. А потом уйдите, будто бы вы купили, к машине. Я вас догоню.
Девушки принялись рассматривать фигурки, крутить их в руках.
— These figurines were made of wire from days of Peter the Great!***
Гриша подумал, что это он уже загнул. Вряд ли во времена Петра была колючая проволока.
— This one. How much?****
Яна указала на разноногую собаку.
— Five*****.
— Too much^6*, — сказала Кристина.
Гриша полуобернулся, и краем глаза увидел, что вся семья наблюдает за ним.
— And this one?^7*
— Ten^8*.
— Maybe ten for two?^9*
Гриша кивнул. Кристина достала деньги. Он рассмотрел купюру на свет, и сложив, убрал в нагрудный карман. Затем не спеша, выдернул из блокнота два чистых листика, завернул в них фигурки и вручил девушкам.
— Good luck!^10*
Гриша помахал рукой вслед друзьям. Снова подошли дети.
— Ну чего смотрите, будете покупать? Вот, например, колючий жираф. Очень приятный, или вот крокодил.
— А это кто? — спросил старший.
— Это? Кентавр. Наполовину человек, наполовину лошадь.
— Знаю, — сказал старший.
— Нравится?
Младший кивнул головой.
— Ну вот что, торговля сегодня что-то плохо идет. Поэтому я вам их просто дарю. — Гриша сделал широкий жест рукой. — Сегодня такой чудесный день, вишня цветет, работать лень. Пойду погуляю…
Гриша бросил в мешок блокнот и ручку, затем, слегка поклонившись застывшим от неожиданного подарка детям, направился, загребая ногами песок вдоль берега. Роль нужно было выдержать до конца, и он вернулся к машине, сделав довольно большой крюк.
— Ну что, продавец, — спросил Майкл, — удивил народ?
— Как мог. Кристина, спасибо, — он протянул Кристине деньги.
— Эта собачка красивая, — сказала Яна, — такой панк. Я оставлю на память.
— Как вам форт? Не арестовали?
— Круто! Там вообще никого не было. Одни только мы…
Таракашка Кэт успела нагреться на солнце и собрать неизвестно откуда добрую дюжину мух, но их быстро выдуло встречным ветром.
С той весны прошло лет восемь, но в Гришином доме мало что изменилось. Разве что Петька вырос и перебрался в Петербург. Но по весне все так же — птицы и гости. Вечером гости сидят на большой кухне, где работает телевизор, эдакий городской камин.
Переключать программы лень, и весь вечер кухню озаряет-озвучивает канал «Культура». Фильм про Ломоносова сменяется интервью с каким-то молодым художником. Гриша разговаривает с Линой, наливает чай, и телевизор почти не смотрит, но вдруг его взгляд цепляет на экране нечто знакомое — фигурку из колючей проволоки, несколько лет тому назад согнутую им на пляже.
— Это очень значимый для меня подарок, — комментирует молодой художник, — и связан он с одной мистической историей. Однажды, когда мы жили в Кронштадте, я гулял с родителями и братом по берегу залива и увидел босого нищего старика, который сидел возле форта на каком-то бревне, сгибал из ржавой колючей проволоки различных животных и расставлял их перед собой, на плоском камне. Он сидел давно, может быть целую вечность, его седые волосы развевал ветер, а пальцы его ног успело занести песком. Форт был почти заброшен, и железа всякого там было навалом.
Я подошел к нему и долго смотрел на то, как в его руках неживой ржавый, предназначенный для убийства металл, становился птицами, лошадьми, кошками и собаками. Я что-то спросил, типа, для кого эти фигуры, зачем… А он ответил как бы невпопад: «Вон, деревья цветут…» И показал мне на форт, заросший деревьями. Причем это была весна, отцветала вишня, и ветер носил над заливом лепестки. И я вдруг увидел… Вы понимаете, о чем я говорю? Раньше я лишь смотрел, а тут вдруг увидел! Это было какое-то потрясение. А когда я очнулся, старик исчез. Остался камень и на камне его маленький железный зоопарк. Я взял одну из фигурок и побежал за родителями. Так вот с этого момента я и стал художником…